СССР, США, Россия • 1975-2013
Алла Пугачева: непрощённое восхищение Альфред ТУЛЬЧИНСКИЙ
история с детективом...
В моей истории отношений с Аллой Борисовной Пугачевой есть несколько разных этапов, приятных и не очень. Конечно, всегда хочется вспоминать больше о приятном, тем более, что началось все сорок один год назад, а вот – поди ж ты – душа не может успокоиться по сей день. “Виной” тому и добрая память, и неизменное уважение к ее выдающейся личности, и восхищение ее многими талантами. Но в жизни бывает так, что даже самые добрые чувствоизъявления одного человека бывают неверно поняты и приняты тем, на кого эти чувства направлены. Тем более, когда речь идет не о чувствах лирических и глубоко личных, а чувствах дружеских и профессиональных. Как хорошо всё начиналось...
Москва. Лето 1975 года. Едва стало известно, что не очень известная у себя дома певица Алла Пугачева выиграла большой европейский конкурс и стала обладательницей “Золотого Орфея”, я сразу испытал не только понятную гордость за победу нашей соотечественницы, но и интуитивно почувствовал в ней уникальную творческую Личность.
Кто бы и что ни говорил о том, как именно юная (в 16 лет!) Алла попала на профессиональную сцену (а можно услышать разное!), на самом деле самыми первыми ее, учащуюся музыкального училища, пригласили на гастроли знаменитые когда-то (помните “Радио-няню”?) Александр Лифшиц и Александр Левенбук. И как раз Алик Левенбук дал мне адрес и телефон квартиры, где жили тогда Алла с крошечной Кристиной у ее родителей...
Эта история, думаю, мало известна. Тем более я привожу здесь это эссе, созданное по воспоминаниям знаменитых артистов эстрады А. Лившица и А. Левенбука, а также легендарного поэта-песенника Михаила Танича, песни которого тоже сыграли немалую роль в жизни знаменитой певицы:
Алла Пугачева: начало всех начал
... Он постучал в дверь квартиры родителей Аллы.
– Зинаида Архиповна?
– Да, добрый день... Проходите.
– Вот я по поводу Аллы...
– А что? Опять кому-то в училище нагрубила?
– Да нет! Я совсем по другому поводу. Меня зовут Левенбук, Александр Левенбук.
– Ax, это насчет гастролей, – Зинаида Архиповна вздохнула. – Я, честно говоря, не думала, что вы так быстро придете. Что ж, давайте поговорим... Осторожно, тут у нас пол покатый.
В двери повернулся ключ: это Алла вернулась из училища. Увидев маму и Левенбука, который пристраивал на вешалку свое пальто, она быстро поздоровалась и покраснела, чего, впрочем, никто не заметил в тусклом свете прихожей.
Сатирический дуэт Лившица и Левенбука был известен в стране. Чуть позже Лившиц и Левенбук станут звездами “Радионяни”, которая просуществует очень долго и удержится в эфире, даже когда Лившиц эмигрирует в Израиль.
А тогда, в начале 1965 года они сделали эстрадную программу в двух отделениях – “Пиф-паф, или сатирические выстрелы по промахам”, и готовились обкатывать ее в провинции. Такие программы были любимы народом не меньше, чем, скажем, концерты Эдиты Пьехи. Причем, если последняя была куда менее доступна, то эстрадные сатирики отличались завидной плодовитостью и мобильностью. Чтобы молодое поколение хотя бы в какой-то мере могло обрисовать себе контуры этого жанра, наиболее разумным будет напомнить задорного героя Леонида Броневого в фильме “Покровские ворота” и его сатирические куплеты, которые он распевал на площадке в парке («за гуманизм и дело мира...»). Только в нашем случае речь шла о куда более весомом представлении, нежели несколько куплетов. Ни авторы, ни исполнители уже не в силах прорваться сквозь тридцатилетние наслоения памяти и припомнить, какие именно “промахи” тогда обличались. (Конечно же, такие типовые сатирические “шоу” тогда никто и не пытался зафиксировать на пленку хотя бы потому, что было понятно: сегодня один “пиф-паф”, завтра же, в соответствии с очередной передовицей “Правды” он может решительно поменять цель. Да и вообще тратить пленку на подобные пустяки было бы кощунственным расточительством.) Можно лишь предположить, что в свете недавнего смещения Хрущева немало язвительных шуток звучало по поводу волюнтаризма и шапкозакидательских настроений у отдельных недальновидных руководителей.
Для своей программы Лившиц и Левенбук искали какую-нибудь певицу, поскольку затейливый сценарий предусматривал вкрапления между миниатюрами нескольких песен, написанных Яном Френкелем на стихи Михаила Танича (маститые авторы тогда совершенно не гнушались созданием вещиц-однодневок). Поющие дамы из Москонцерта в ответ на упрашивания сатириков либо просили перезвонить по рабочему телефону через два месяца, либо улыбались: «Ну-у, мальчики, вы же понимаете, что это несерьезный разговор. Ну зачем мне “пиф-пафы” на Чукотке за такие деньги?» – «Не на Чукотке – на Урале», – оправдывались артисты.
Как-то случайно услышав через открытую дверь такой разговор, одна из администраторов Москонцерта произнесла: «Ребята, оставьте всех их в покое. Я попрошу дочку найти кого-нибудь у себя – в музыкальном училище. Иначе вы никогда не уедете на гастроли». – «Да кто отпустит из училища на целый месяц?» – воскликнул Лившиц. – «Пусть найдет – как-нибудь выкрутимся», – махнул рукой Левенбук.
Через пару дней они ухе стояли у рояля в Доме учителя, где репетировали свою программу, а пятнадцатилетняя девочка Алла, глядя в рукописные ноты, играла мелодию одной из песенок. «Аллочка, ты сразу попробуй ее спеть». – «Ой, нет, я должна дома порепетировать. Скажите, а разве роботы уже есть?»...
“Робот” – это была одна из песенок новой программы Написал ее, кстати, не Френкель, а Левой Мерабов, руководивший маленьким ансамблем при дуэте Лившиц-Левенбук. Танич сочинил следующие слова: «Робот, ты же выдумка века. Я прошу: ну попробуй, стань опять человеком».
Таким образом советские мастера искусств откликнулись на всеобщие “страдания” по человекоподобным машинам с искусственным интеллектом и драматической судьбой (“почти как мы, только бездушный”). В середине шестидесятых тема роботов и связанных с нею морально-этических проблем стала модной, вследствие чего мировой культурный процесс получил неожиданный импульс.
Когда я обратился к Таничу, чтобы услышать его воспоминания о юной Пугачевой, тот вдруг сказал:
– Да-да, вот я тут как раз сегодня на рассвете сочинил эпиграмму, что-то вроде «Алла меня спела мало... Но Алла с меня начинала...» ну и так далее.
Потом, прервав течение своих мемуаров, Михаил Исаевич воскликнул:
– А через двадцать лет после “Робота” Алла спела песню “Айсберг” на стихи моей супруги Любови Козловой! Там ведь та же тема, что и в “Роботе” – обращение к какому-то холодному существу...
Лившиц и Левенбук уже начали волноваться, поскольку голоса Аллы еще ни разу не услышали. Худенькая девочка все сидела и наигрывала, изредка отрывая глаза от нот и бросая взгляд то на одного, то на другого “экзаменатора”.
«Аллочка, а кто декан на твоем вокальном отделении?» – неестественно бодро и громко спросил вдруг Лившиц, чтобы насытить затянувшуюся сцену хоть каким-нибудь событием. – «А я не на вокальном – я на дирижерско-хоровом...»
За ее спиной Левенбук беззвучно ударил себя по лбу и закатил глаза «Саша, – обратился он к коллеге, – пойдем покурим, а Аллочка пока порепетирует».
Едва оба вышли в коридор, как почти в унисон произнесли вполголоса: «Опять вляпались!» Тут услышали из-за двери высокий голос Аллочки тянувший:
«Чтобы я улыбалась, ты смешно кукаре-екал, И живые ромашки доставал из-под снега...» В тот же вечер они договорились, что на днях явятся к Зинаиде Архиповне и будут упрашивать ее отпустить дочь на гастроли. Уже попрощавшись, она вдруг спросила:
– А я действительно хорошо спела? Вы не передумаете?
– Если бы и захотели передумать, то уже не успеем, – улыбнулся Лившиц. Когда Алла, промучившись весь вечер, наконец сказала маме, что ее пригласили на гастроли, та охнула:
– Ты что? Какие еще гастроли?
– Ну, на обычные...
Получасовое объяснение закончилось полным разладом. Зинаида Архиповна восклицала в слезах:
– Я тут выкладывалась пятнадцать лет, чтобы тебя музыке научить, Женьке язык дать, и что теперь?
– Мама, ну меня же как музыканта зовут!
– Что?! Алла, это не музыка. Это... эстрада!
– Но я же...
– Никуда ты не поедешь!
Алла, обиженно сопя, накинула пальто и выскочила из квартиры.
Она побежала за подмогой – к друзьям родителей, чете пожилых артистов оперетты. Через час они уже утешали Зинаиду Архиповну:
– Ну, послушай! Ничего страшного не происходит. Мы знаем этих ребят – Левенбука и Лившица – очень порядочные... И потом, Зиночка, Алла ведь сама заработает. Четыре пятьдесят с концерта – все же деньги! Для вас это нелишне, а она узнает, почем копеечка.
– Деньги надо зарабатывать по-другому! – не уступала Зинаида Архиповна.
– Это тоже честный заработок. Ну, в конце концов, она съездит, поймет, что певица из нее никудышная и успокоится.
– Что значит никудышная? Нормальная певица... Как пианистка, конечно, лучше, но и поет тоже хорошо. Бог с ней, пусть едет!
Алла долго топала ногами в прихожей, чтобы отряхнуть снег, который, на самом деле, уже давно стаял. Она почему-то пыталась оттянуть разговор мамы с Левенбуком и, сама того не замечая, стучала все громче.
– Ладно, Алла, ты пока иди на кухню, – сказала мама.
Зинаида Архиповна долго выспрашивала гостя, что это за спектакль, какие песни будет петь Аллочка, где она будет жить, кто еще едет в группе, сколько денег ей нужно в дорогу, в каких городах будут гастроли. На последний вопрос Левенбук отвечал уже почти вскользь, полагая, что Пермь и Свердловск в данном случае не составляют принципиальной разницы, когда вдруг Зинаида Архиповна стала спрашивать о таких населенных пунктах, названия которых Левенбук изредка слышал лишь в выпусках новостей.
– Я ж сама уральская, – улыбнулась она, – потому так и спрашиваю. Так когда вы уезжаете? Надо же успеть все приготовить...
Алла, которая все это время тихо стояла за дверью и вибрировала от каждой маминой интонации, чуть кивнула в такт последнему слову.
– Только вот как быть с училищем? – строго спросила Зинаида Архиповна. Алла перестала дышать.
– Ну, вот это как раз не самое сложное, – махнул рукой Левенбук. – Мы достанем ей справку о каком-нибудь безобидном заболевании и сделаем небольшой академический отпуск.
– Каком заболевании? – встрепенулась Зинаида Архиповна.
– Ой, но есть ведь у нее какие-то проблемы со здоровьем?
– Ну, разве что со зрением...
Левенбук действительно очень быстро разобрался с медицинской проблемой, и через две недели Алла с Женей уже тащили чемоданы по платформе Ярославского вокзала. Зинаида Архиповна продолжала монолог, начатый еще дома:
– ... Если после концертов будут какие банкеты, – посиди пять минут для приличия и иди к себе в номер. Никакого вина – ну, за этим Александр Семенович обещал проследить...
Когда Алла уже стояла в тамбуре, а за ее спиной Лившиц и Левенбук вежливо раскланивались с Зинаидой Архиповной, та вдруг сделала испуганные глаза:
– Алена, я же забыла тебе капусту квашеную отдать! – она полезла в сумку и с трудом вытащила трехлитровую банку. – Всех угощай! Обязательно!
Алла со вздохом приняла банку.
В Москве у нее было совсем немного времени для репетиций новых песен, и хотя они были вполне бесхитростные и не сулили никаких сложностей, перед каждым выступлением она разыскивала где-нибудь за кулисами рояль и подолгу пела. Платье для выступлений Алле одолжила жена Левенбука.
Первый выход на сцену прошел в какой-то мерцающей пелене. Алла подбегала к микрофону, сразу поднимала глаза вверх и пела, уставившись в лепнину на балконе Дома культуры. После песни “Робот” она услышала в зале шум. Алла взглянула с испугом в зал и чуть прищурилась, чтобы лучше видеть: зрители улыбались и хлопали. Девочка обернулась, и тут из-за кулис выскочил Левенбук с сердитым, как показалось ей, лицом. Он схватил ее за руку и шепнул: «Ну, улыбнись, тебе же аплодируют!» Потом склонился к микрофону и отчетливо произнес: «Запомните имя этой девушки – Алла Пугачева Она еще учится, но уже стала настоящей артисткой!»
Ее потом долго искали за кулисами для общего поклона в финале. А Аллочка безутешно плакала, сидя в своем сценическом платье на пыльном деревянном ящике в темной подсобке. Как страшно, оказывается, выходить на сцену...
Спустя почти четверть века Александр Семенович Левенбук открывал в Москве еврейский театр “Шолом”. Накануне открытия он вдруг сообразил, что неплохо было бы пригласить кого-то из знаменитостей для напутственного слова. «Аллу!» – решил Левенбук, но тут же подумал, что ее наверняка нет в Москве. Да и вообще сомнительно... Однако позвонил. «Хорошо, – ответила Алла Борисовна – Вечером буду».
– Она приехала, – вспоминает в разговоре со мной Александр Семенович. – Вышла на сцену и сказала: «Как когда-то Левенбук вывел меня за руку на эстраду, так сегодня я вывожу его на сцену этого театра». Алла действительно взяла меня за руку, подвела к авансцене и произнесла с улыбкой: «Мне кажется, что когда на сцене идет еврейский спектакль, а в зале сидят еврейские зрители – это и есть то самое еврейское счастье».
Еще одним сильным потрясением первых гастролей стали для Аллы рестораны. Вся их группа обедала именно там. Алла, конечно, бывала в московских кафе, но очень редко, и обязательно с большой компанией из училища. (Особенно часто в такие заведения зазывал поесть мороженого Мишка Шуфутинский.) Но это все было не то.
Когда впервые пожилая официантка в белом передничке бросила перед ней меню, Алла вздрогнула и посмотрела на Левенбука, сидевшего напротив.
– Открывай, выбирай, – Александр Семенович сделал смешной купеческий жест.
Все закончилось тем, что Алла заказала себе все, то же самое, что и он, только без первого и без ста граммов коньяка. Зато с мороженым.
Именно мороженое в союзе с уральской зимой скоро наказали девочку ангиной.
Она сидела на постели в холодном номере, замотавшись маминым шарфом. Левон Мерабов ходил по комнате, что-то бормотал и время от времени останавливался у окна, недобро посматривая на огоньки далекого “промышленного гиганта”.
– И ведь как назло завтра у нас сразу три выступления! – вдруг воскликнул он. – Ну-ка, давай еще раз посмотрим на твою ангину.
Алла безропотно задрала подбородок и широко открыла рот. Мерабов повернул ее голову к матовому светильнику и с тоской заглянул в глотку:
– Не-ет, с таким горлом петь нельзя, – резюмировал маэстро.
Дверь распахнулась и ввалились Лившиц с Левенбуком – от них веяло томительными ароматами гостиничного ресторана.
– Ну, что тут с нашей примой?
– Да, все то же самое, – махнул рукой Мерабов.
– Та-ак, Аллочка, – Левенбук достал из кармана пиджака шоколадку. – Это тебе. Но сначала давай осмотрим горло.
Повторилась та же процедура.
– Ну что будем делать, товарищи? – Левенбук постучал шоколадкой по опустошенной наполовину банке с квашеной капустой, которая стояла на подоконнике. (Здесь было самое холодное место, и все портящиеся продукты складывали у окна.)
– Что, что! – пожал плечами Мерабов. – Обойдемся завтра без песен. Мы же не можем ничего отменить. Нас же предупредили, что на вечернем будет третий секретарь горкома...
– Как же он без “Робота”-то обойдется? – задумчиво спросил Лившиц, и было не очень понятно, шутит он или нет.
– Я буду петь, – тихо сказала Алла.
– Хо! Девочка, дорогая! – зашумел Мерабов. – Если посреди песни у тебя пропадет голос, то третий секретарь нам этого не простит!
– Ты потише, пожалуйста, – попросил Левенбук.
– Я вам обещаю, что ничего не случится – я спою хорошо, – Алла размотала с шеи шарф: ей стало жарко.
– Ладно, ешь шоколад, и ложись спать. Ты устала, Алла, – улыбнулся Левенбук. Завтра все решим.
... Третий секретарь, сидевший на следующий день со своей упитанной супругой в первом ряду, лично издал несколько хлопков после “Робота”. А после выступления к Алле подошел мальчик лет семи, внук вахтерши Дворца культуры, протянул открытку с Эдитой Пьехой и попросил автограф. У Аллы, естественно, не было даже карандашика, она уговорила мальчика подождать и побежала искать авторучку. Когда она наконец вернулась, мальчик уже исчез.
В самом конце гастролей к Алле как-то подошел один из тогдашних эстрадных мэтров, ездивший с “Пиф-пафом”:
– Скажи-ка мне, а где ты живешь в Москве?
– На Крестьянке... На Крестьянской заставе.
– Э-э, а где это, что там примечательного?
– Первый часовой завод.
– Послушай, девочка, так ты бы и шла на этот... часовой завод и пела бы там в самодеятельности. А большая сцена – для больших
Отредактировано эмраан (23-08-2017 13:40:48)