25 ноября 2009 года в программе "Мастера" на радио "Голос России" Марк Минков дал интервью Диане Берлин. Большая часть беседы была посвящена истории создания песен "Ты на свете есть", "Эти летние дожди", "Монолог" и "Не отрекаются любя". Привожу несколько фрагментов из распечатки интервью, а желающие могут послушать аудиозапись по приведенной ссылке.

http://www.mastera.tv/masters/minkov/

М.МИНКОВ: На самом деле «Ты на свете есть» — мало, кто об этом знает — это музыка, которая приснилась мне ночью. Это был фильм Карена Шахназарова. Мне обычно ночью, когда снилось, я что-то такое спросонок вставал, что-то нарисовывал, утром вставал, понимал, что не надо этого. И все. На этом дело кончалось. Тут я утром встал и увидел, что это может быть темой фильма первого, самого первого фильма Карена Шахназарова «Добряки». Фильм был, на мой взгляд, хороший, но, так я понимаю, по идеологическим соображениям, он не мог быть показан в широком таком виде, хотя...

Д.БЕРЛИН: ...хотя, да.

М.МИНКОВ: Несмотря на то, что и Георгий Хасроевич все-таки был Шахназаров папа его, да?

Д.БЕРЛИН: Шахназаров, да.

М.МИНКОВ: Был, по-моему, ну, серьезным человеком в ЦК партии, да?

Д.БЕРЛИН: Конечно, конечно.

М.МИНКОВ: Вот. Но, тем не менее, фильм не пошел. И мне безумно было жалко, что эта музыка пропадет. Ну, я понял, что так и будет, ну что ж делать. Много хорошей музыки и пропало же, которая не стала песнями, да? Вот, и я пришел, с Пугачевой мы сидели, это было днем, по-моему, слегка выпивали. Вот. И я уже мог позволить себе, молодой и глупый, машин мало, можно было ездить, немножко выпив. Были уже знатоки. И что-то мы болтали о музыке о какой-то, о том, о сем. И я ей сыграл это. Она сказала: «Слушай, — говорит, — здорово! Надо сюда присочинить припев, и все будет!». Я говорю: «Кого попросить-то?». Она говорит: «Давай Лёню призовем, Дербенева!».

Д.БЕРЛИН: Он написал прекрасные стихи!

М.МИНКОВ: Ну, он очень точный был. В кино работал — дай Бог каждому. И он, Дербенев, и его соавтор Зацепин, слава тебе, Господи, в определенном жанре в кино, работали с Гайдаем, ну, оставили столько хороших песен!

Д.БЕРЛИН: Интересно вот так вот история песни. Казалось бы, ее могло и не быть, если бы Вы не сидели днем у Пугачевой, немножко не выпивали бы, если бы ты там мог сыграть что-то другое, а ты сыграл именно эту музыку.

М.МИНКОВ: Да.

Д.БЕРЛИН: Вот тебе случай! А вот я очень хорошо помню, как появилось вот рождение песни «Эти летние дожди».

М.МИНКОВ: А я еще помню, как ты сидела на «Не отрекаются, любя»!

Д.БЕРЛИН: Это отдельно, подожди, это отдельно.

М.МИНКОВ: А, это у тебя...

Д.БЕРЛИН: «Не отрекаются, любя» это отдельно! Вот смотри, «Эти летние дожди»...

М.МИНКОВ: Ну?

Д.БЕРЛИН: Я думаю, что даже ты этого, может быть, не знаешь об истории разрешения этой песни, что просто решило ее судьбу. Ты пришел, показал эту песню на художественном совете, стихи Кирсанова... Который сам по себе был абсолютно нежелателен в то время, ты это помнишь, да?

М.МИНКОВ: Конечно.

Д.БЕРЛИН: Семен Кирсанов. Ты где нашел вообще эти стихи?

М.МИНКОВ: Ты знаешь, я же тебе уже сказал, я книжки читал.

Д.БЕРЛИН: Хорошо, так.

М.МИНКОВ: Книжки. «Зеркала» начинаются с этих стихов. Первое стихотворение в книге Кирсанова под названием «Зеркала». А «Жил был я» Тухманова грандиозная песня? Которую пел тот же Градский гениально.

Д.БЕРЛИН: Да, ну, подожди. Мы сейчас говорим только о тебе. Сегодня у нас в гостях композитор Марк МИНКОВ, и сейчас мы вспоминаем песню «Эти летние дожди». Собственно, что ее вспоминать, она, слава Богу, жива и будет жива. Мы из поколения с тобой, которому не было так просто пойти в магазин и купить Цветаеву. В начале, в начале — вспомни! Ахматову, там, я не знаю, Пастернака, того же Кирсанова. А ты имел этот сборничек дома. Насколько я понимаю. Пролистал и увидел — с него начинался этот сборник, именно с этого стихотворения. И ты его понял.

М.МИНКОВ: Ну, наверное, да.

Д.БЕРЛИН: Вот. Дальше. Рассказываю Вам, уважаемые слушатели. Молодой композитор Марк Минков пришел на худсовет, как тогда было принято, и показал эту песню. Композитор показал и ушел, а дальше мы оставались и принимали судьбоносное решение. Правда, да?

М.МИНКОВ: Наверное, да. Я там не был.

Д.БЕРЛИН: Да. И председатель этого худсовета — я не буду называть имя этого человека, человек известный, не буду ставить его родственников в неудобное положение, это не надо — сказал, что стихи Кирсанова сразу вычеркиваем! Даже не будем говорить о музыке, сразу вычеркиваем!

М.МИНКОВ: Это поэт или композитор?

Д.БЕРЛИН: Это композитор. И тогда моя коллега Ксения Борисовна Шалькевич встала и сказал: «Вы знаете, я думаю», — сказала она. Это просто вот, я помню, это одно из самых больших потрясений в моей жизни, как человек нашелся, что сказать в то время! Вот на это бред, да? — «Стихи Кирсанова я вычеркиваю!». И Ксана сказала: «Вы знаете, я думаю, скоро будет лето, и у нас летних песен практически нет». Вам это будет особенно интересно, молодые мои слушатели! «У нас летних песен практически нет. О чем эти стихи? Это просто о летних дождях», — сказала она. Он сказал: «Да? А я подумал...». «Я не знаю, что Вы подумали, уважаемый „Иван Иванович“, но это песня просто о летних дождях». Таким образом эта песня была разрешена! Ты можешь себе представить?

М.МИНКОВ: Нет, я этого естественно никак не знал.

Д.БЕРЛИН: А ты этого не знал. Вот я тебе сегодня, в день твоего юбилея, рассказываю эту историю.

М.МИНКОВ: Спасибо, дорогая!

Д.БЕРЛИН: Вот. И это уже потом ее записала Алла Пугачева, потом уже ею восхищались миллионы. А вот таково было ее прохождение в то время. Вот маразм таков был, что надо было найти вот такое какое-то глупое, но очень своевременно объяснение. Представляешь? Вот. Ну, ты знаешь, вот такой вопрос. Как вообще произошло первое знакомство с Аллой Пугачевой? Я понимаю, что вы приблизительно ровесники, Вы жили в одно время и могли встречаться...

М.МИНКОВ: Почему жили? Мы еще живые!

Д.БЕРЛИН: Да, Вы живы! Когда вы были молодые, да? Вы могли встречаться в разных концертах, да и вообще просто как молодые люди...

М.МИНКОВ: Ну, да. Я услышал просто, как она поет! Мне очень понравилось, как она поёт!

Д.БЕРЛИН: А что ты услышал?

М.МИНКОВ: Ну, «Хорошо». «Хорошо-то хорошо...»...

Д.БЕРЛИН: «Да ничего хорошего...».

М.МИНКОВ: Это не произвело на меня сумасшедшего впечатления, но «Арлекино» — да! Потому что то, что она делала, то и я хотел делать. Потому что песня — это не встал к микрофону и, глядя в правительственную ложу, пропел, да? А сделать из песни некий театр, чтобы что-то происходило на сцене, чтобы... Для меня артист, он артист, по-настоящему артист. Не только тот, который петь не умеет, а тот, который умеет петь. Вот таких артистов тогда просто не было почти, наверное, на мой взгляд. Может быть, поэтому и говорили там — песня Иванова, слова Петрова. Зато сейчас вообще нету авторов нигде!

Д.БЕРЛИН: Это программа «Мастера». И сегодня герой нашей программы — народный артист России, композитор Марк Минков. Продолжим разговор. Я, во-первых, очень рада, что я тебя вижу. Во-вторых, я очень рада, что сегодня у нас юбилейная программа Марка Минкова.

М.МИНКОВ: Да, 83 года.

Д.БЕРЛИН: И вот, и юбилей-то такой вроде бы и не полный, а в тоже время юбилей, да? Шестерка и пятерка, вот и всё. Но дело не в этом. Давай сейчас поговорим о песне — ой, как я боюсь эти слова, но песня высокая, высоченный уровень этой песни, и стихи, и музыка, и исполнение — «Монолог». Сейчас ты скажешь: «Я читал сборник стихов...».

М.МИНКОВ: Не читал. У меня было то, о чем ты говорила. Достать было что-то трудно.

Д.БЕРЛИН: Да, книгу.

М.МИНКОВ: Я имел в виду не колбасу, да. Колбасу тоже трудно.

Д.БЕРЛИН: Но мы об этом что-то не думали.

М.МИНКОВ: Нет. И сейчас, когда я прихожу в магазин какой-нибудь, где продают книги, я думаю, Господи Боже мой! Сколько же всего издается красиво! Разно! А тогда нет. Вот голубенькая Цветаева у меня была, а уж сколько их упало в эту бездну! Было в полной в Большой такой библиотеке поэта, Большая библиотека поэта называлась, толстые книжки. И я не знал об этом, что есть такое стихотворение у Цветаевой. И зимой, в «Рузе», в доме творчества композиторов, где можно было просто заплатить небольшие сравнительно деньги, тебе давали со скидкой дом с роялем. И ты ехал и мог там находиться месяц, и потом второй месяц в году. Но так я не мог делать, почему, потому что как-то вот я был, в основном, москвич. Не сказать, русовчанин, не знаю. Вот. И мы приехали — мой сын, у него были детские зимние каникулы, жена и я. И он жил в одной комнате, спал там. В комнате, где стоял рояль, значит, я мог работать. И там бывали гости по ночам, по вечерам, приходили они из ВТО. Вот, мы сидели, достаточно все молодые были, болтали, что-то разговаривали, естественно выпивали. Как же без! Зимой русской-то! И поздно они ушли, эти люди, которые были, и я говорю: «Галь, надо пойти покататься на каток!». Ну, мы жили рядом с катком — дача номер девять. Называлась она Хачатуряновская. В ней всегда раньше жил...

Д.БЕРЛИН: Арам Ильич.

М.МИНКОВ: Хачатурян пока жил и пока приезжал в «Рузу». И, значит, пошли на каток. И на катке я увидел дочку Серафима Туликова — Алису, которая сейчас зав. кафедрой в институте то ли, МГУ, то ли в Инязе, не знаю. Умница, милая и очень образованная дама теперь уже. Тогда еще была молодая женщина. И что-то мы с ней начали кататься, стали болтать о том, о сём, и она мне прочитала эти стихи. Я... вот как в меня вбили что-то. Я протрезвел сразу. «Ну-ка, еще раз давай! Дождись меня, я сейчас принесу бумажку и словечки запишу». Она говорит: «Да, давай завтра, смотри, три часа уже». Аля Туликова, спасибо тебе. Она мне эти стихи принесла на следующее утро, и сразу после завтрака я начал это как бы ваять. Я говорил всегда раньше, что песня либо получается достаточно быстро, либо не получается. То есть, главное надо в ней придумать сразу — я про себя говорю — а уж чего-то там... завитки можно уже подальше отставить, потом уже придумать, как они должны быть. Вот. Так было со всеми моими вещами и с этой песней тоже. Я быстро сочинил главные там вещи, потом и недолго, на самом деле, придумывал вот то, что я сказал, — завитки. Потом не думая, попросился об аудиенции к Пугачевой, потому что вопроса не было, кто это должен петь?

Д.БЕРЛИН: Только она!

М.МИНКОВ: Других нет. Потому что она из этой песни сделал то, что... то, что она сделала. Она сказала, у меня заканчивалось так же, как у Анастасии Ивановны — «За то меня любите, за то, что я умру...». Она сказала: «Я так не могу закончить!». И она там еще повторила и спела она гениально, на мой взгляд. Я считаю, что это просто самая из моих песен, самое потрясающее исполнение вот ее. И спасибо, Алла! «Что пройдет, то будет мило!»...

Д.БЕРЛИН: Песня действительно гениальная, без громких слов. Я думаю, что она будет звучать и после того, как нас не будет. Так, как будут звучать стихи Марины Цветаевой. Правда, же?

М.МИНКОВ: Ну, я надеюсь. Я надеюсь, что она будет звучать, да.

Д.БЕРЛИН: Марк, а теперь у меня вопрос относительно песни, которую знают и любят все. Вот ты, когда говорил о своих любимых песнях, ты все-таки назвал «Монолог». Песня действительно великая. Но «Не отрекаются, любя» почему-то стала, я боюсь говорить об этой песне, — народной.

М.МИНКОВ: Русской-народной.

Д.БЕРЛИН: Ну, эта песня, она, вот ты понимаешь, она для всех — для мужчин, для женщин, для молодых, для пожилых, для тех, кто отчаялся, для тех, кто ждет, для тех, кто даже уже не ждет, услышав эту песню, начинает ждать. И там случилось всё! Эти стихи Тушновой, это музыка Минкова, это исполнение Пугачевой. Ну, вот песня песней просто.

М.МИНКОВ: Песня песней.

Д.БЕРЛИН: Да! Вот ты понимаешь, да!

М.МИНКОВ: Слова, да? Царя Соломона.

Д.БЕРЛИН: Ну, вот так. Ну, вот понимаешь, это так. «Не отрекаются, любя», может быть в самом названии этой песни ее суть?

М.МИНКОВ: Конечно.

Д.БЕРЛИН: «Не отрекаются, любя».

М.МИНКОВ: Да, то, что раньше называлось шлягерворт, да?

Д.БЕРЛИН: Где эти стихи ты нашел?

М.МИНКОВ: Это действительно было замечательное время. Я был тогда сильно нарасхват. И меня позвал один режиссер из театра Пушкина, с которым я до этого сделал спектакль «Разбойники», где была, на мой взгляд, хорошая музыка.

Д.БЕРЛИН: По Шиллеру?

М.МИНКОВ: Да. Хорошая музыка, и театр просто говорил мне всяческие добрые слова. А, как Вы понимаете, на добрые слова люди падки. Меня позвали написать это спектакль. Спектакль был... такая лирическая комедия по Хмелику. И режиссер сказал: «Хорошо бы туда песню написать!». Я говорю: «Ну, хорошо, давай искать!». Почему-то я сразу сказал, что я не хочу звать ни одного из известных советских поэтов. Это необъяснимо — почему-то вдруг ты чувствуешь, что этого делать не надо. И есть ощущение, что надо порыться там, где ты еще не рылся, в других каких-то стихах. И я сказал режиссеру Алексею Говоруха: «Давай, Леша, мы с тобой пороемся». Почему-то начали, там аж с допушкинских времен.

Д.БЕРЛИН: А должны были быть стихи о любви?

М.МИНКОВ: Ну, да. С допушкинских времен пошли, шли ближе, ближе, ближе, ближе. И он притащил мне сборник Вероники Тушновой. Сейчас помню, как сейчас — то ли снег был, помню, книжка была мокрая, я ее так взял протереть, и она открылась у меня на стихотворении «Не отрекаются, любя». Это не значит, что я больше не читал ни одного стихотворения Тушновой. К чему это я рассказал. Ну, вот, он ушел, я сел, минуты за полторы я придумал четыре строчки. А дальше стоп. Потому что там по куплету получается пять. Я сижу, и я понимаю — у меня выключилось все, понимаете? Штепсель вынули, и больше не работают ни мозги, ничего. В эти минуты я начинаю ненавидеть в первую очередь себя, во-вторых, весь мир. Я понимаю, что лучше бы не родиться, чем вот это вот испытывать. Идет Галя, несет...

Д.БЕРЛИН: Жена...

М.МИНКОВ: Да, Андрюшке маленькому кашку какую-то, смотрит, говорит: «Ты чего?». Я говорю: «Да, понимаешь, вот...». «Да повтори первую строчку», — говорит она и уходит.

Д.БЕРЛИН: С этой кашей.

М.МИНКОВ: С этой кашей, конечно. И уходит с этой кашей не от меня, конечно, а к ребенку. Вот. Я повторил эту вот первую строчку, и оно получилось. Я позвонил Алле, она еще жила Бог знает где, в Вешняках. Я к ней приехал, у меня была машинка, я приехал, я поднялся в подъезд, я понял, что здесь живет звезда, конечно, потому что уже стены...

Д.БЕРЛИН: Исписаны, конечно...

М.МИНКОВ: ...были исписаны словами всяческими. Любовь невероятная почему-то каких-то девок, мало опрятных, так скажем. Я поднялся. Со мной кто-то попытался протыриться к ней, она не пустила. Мы сели, и я ей сыграл. Она сказала: «Оставь, наверное, я буду петь». Я оставил. Вот, и она сказала: «Я, наверное, буду это петь!». Я ушел. Потом вдруг образовался такой как бы фестиваль «Московская осень». Я даже как-то и не знал об этом. Мне позвонили...

Д.БЕРЛИН: Это был такой ежегодный фестиваль, большое действие в Москве.

М.МИНКОВ: Меня спрашивают, что будет? «Я хотел бы „Не отрекаются, любя». «А чьи стихи?». «Вероники Тушновой». «Замечательно. Кто поёт?». «Пугачева». Пауза. «А она будет?». «Надо будет спросить, думаю, что да». Я ей звоню, говорю: «Вот, как? Мне предложили, будешь?». Она говорит: «Давай!». «Ладно». Я сообщаю, они говорят: «Можно там ее телефон?“. Потом мне перезванивают, говорят: » Мы ей позвонили, Бог знает что...«. Она говорит: «Да, я буду петь». Говорят: «А вторую?».

Д.БЕРЛИН: Спрашивает Пугачева...

М.МИНКОВ: У Пугачевой спрашивает человек, который занимается этим концертом. Между прочим, это был секретарь Тихона Николаевича Хренникова. Тоже уже умерла она. Звонит и говорит: «Знаешь, что она мне отвечает?». «Я не буду петь две песни». Говорит: «Как? Надо, чтобы было две. Ну, спойте Зацепина». Что-то конфликт там был какой-то. «Нет, — говорит, — не буду я петь Зацепина. Хотите, я свою спою песню?». Говорят: «Нет, не хотим, — говорят они. — Вы не член Союза композиторов». Она говорит: «Хорошо! Тогда я спою два раза Минкова!». Они подумали, что это шутка. На том они и порешили. Идет репетиция в Доме звукозаписи. Юрий Васильевич Силантьев снимает пальто, значит, это. Перед ним лежит вот такое количество партитур со всех концов многонационального Советского Союза. Это надо сделать очень быстро, иначе не успеть к концерту.

Д.БЕРЛИН: И он делал, и он делал очень быстро.

М.МИНКОВ: И он делал! Он быстро дирижирует, вызывает композитора, он поворачивается и кричит: «Минков!». Я иду. «Ну что? — говорит, — где твоя партитура?». Я ему показываю. Мы быстро выясняем темпы, поправляем ошибки переписчика, говорит: «Кто у тебя поет?». Говорю: «Пугачева». «Пугачева!». Она скромненько, тихонько подходит, и они начинают репетировать и оба увлекаются и репетируют песню долго. Подходит один композитор, маленький такой, приезжий, типа в тюбетейке, что-то такое, говорит: «Юрий Васильевич, это безобразие!». Это была его ошибка. Юрий Васильевич заставлял плакать Шульженко. Поэтому с ним так разговаривать было опасно. Говорит: «А что — безобразие?». Тихо и вежливо: «Что Вас не устраивает?». «Я народный артист! А это мальчишка, а Вы час репетируете!». «Народный артист, как твоя фамилия?». Он называет фамилию, я, естественно, не запомнил. Он говорит: «Где твоя партитура?». Он на «ты» тут же со всеми был. «Народный артист, где твоя партитура?». Тот ему дает, выискивает среди вот этого всего партитуру. Он быстро смотрит, записанную карандашом партитуру, что является признаком неуважения и к оркестру, и к дирижеру. Скорей всего, он не сам делал естественно. Медленно глядя на оркестр, чтобы все видели, поднимает партитуру над головой, швыряет ее к выходу, куда надо идти народному артисту, говорит: «Можешь уезжать, играть не буду». Я остолбенел. Второй раз в моей жизни такое случилось, что мне было стыдно.

Д.БЕРЛИН: Юрий Васильевич мог.

М.МИНКОВ: Юрий Васильевич мог. Меня он очень, почему-то, полюбил сразу. Ну, вот, вышла Пугачева — она заканчивала первое отделение — и спела «Не отрекаются, любя». Как ни обвалился потолок зала, я не знаю!

Д.БЕРЛИН: Это было что-то страшное!

М.МИНКОВ: Я не ожидал этого.

Д.БЕРЛИН: Я, пожалуй, только однажды видела, слышала такие овации у Магомаева.

М.МИНКОВ: Да, вот кстати! Вот кстати!

Д.БЕРЛИН: Вот я больше нигде такого...

М.МИНКОВ: И машину также оттаскивали, да.

Д.БЕРЛИН: Включая классические музыканты. Да-да-да.

М.МИНКОВ: Царапали ногтями, да.

Д.БЕРЛИН: Всех абсолютно музыкантов всех жанров. Это было что-то страшное! Причем надо учесть публику того концерта! Была разная публика. И в основном такая чопорная. И Пугачеву не все встретили доброжелательно. И тем не менее, она спела...

М.МИНКОВ: Она спела эмоционально, прямо на разрыв аорты, да? Вот так, размахивая руками, всё...

Д.БЕРЛИН: Потрясающе спела.

М.МИНКОВ: Потом она вышла второй раз, потому что...

Д.БЕРЛИН: Да просто зал ее не отпустил!

М.МИНКОВ: Нельзя было, да, ее отпустить. И она вышла, и второй раз она спела так, как не пела больше никогда, я в этом уверен. Я это прямо почувствовал. Во-первых, она спела первый раз в Советском Союзе первый куплет, стоя спиной к публике и играя спиной. Когда она повернулась, она была белая. И она пела как, ну, я не знаю, как филармоническая артистка в том смысле, что она не двигалась, она стояла.

Д.БЕРЛИН: И в тоже время как большая драматическая актриса.

М.МИНКОВ: Да, и я так думаю, что с последнего ряда можно было увидеть ее вообще совершенно безумные переживающие и играющие глаза. Она не работала руками, что труднее, но звучала гениально. «И на глаза...» . Это был потрясающий драматический спектакль. То, чего я больше не видел, хотя она всегда ее пела хорошо. Но так — никогда!

Д.БЕРЛИН: Да. Таким образом, она спела, как она и обещала, дважды. Это Алла Пугачева.

М.МИНКОВ: Конечно. Она не обманула, да.